Владимир Першанин - Танкист-штрафник [с иллюстрациями]
Выпив по полстакана самогона, жадно хлебали густые, настоявшиеся в русской печке щи с говядиной. Заодно прихватывали ложками из глиняных тарелок сало, грибы, соленую капусту. Нам с Пашей налили еще понемногу, а оставшуюся бутылку бригадир с сержантом Войтиком приканчивали вдвоем. Немного поговорили о положении на фронте, но тема была невеселая.
— Варюха, наливай кавалерам молока, а мы со старшим другое молоко допьем.
— Угощайтесь, — впервые подала голос дочь хозяйки и налила нам в литровые кружки молока.
— Спасибо, — сказал Пашка и добавил: — Меня Пашей зовут, а дружка моего Лехой.
— Варя, — почти кокетливо представилась девушка и снова посмотрела на Пашку.
Уткнувшись в кружку, я пил молоко, закусывая его домашним пшеничным хлебом с хрустящей корочкой.
— Поесть я вам соберу и телегу с лошадью дам, — рассуждал бригадир. — Из колхозной конюшни. Расписку только оставьте. Там же молоком, творогом, маслом загружу. А насчет врачей — сложнее. Больница у нас за тридцать километров, в Дятьково, но там уже немцы. Акушерка есть, баба опытная. Но она в другом селе живет. Сейчас уже поздно. Пока харчи соберем да вашим отвезем. За акушеркой с утра съездим. Марли чистой я вам найду, йод, спирт есть. Аспирина с десяток порошков. Вместо мази мед пойдет. У нас им раны всегда замазывают. Помогает.
Бригадир Иван Никифорович (фамилию я забыл) оказался мужиком приветливым, обстоятельным. Тогда я воспринимал это как само собой разумеющееся. Мы же Красная Армия! Защитники. Но далеко не везде нас будут встречать так же. Что я мог знать, городской житель, о жизни села? Щи с мясом и прочая хорошая еда на столе тоже казались мне нормальным явлением. А то, что в колхозах почти бесплатно работают и этого мяса неделями не видят, я просто не задумывался.
Из конюшни вывели лошадь, запрягли, потом поехали на склад, где из холодного подвала вытащили две сорокалитровые фляги молока, глиняный горшок застывших сливок, головок пять домашнего масла. Грузили еще какие-то харчи, я сейчас не помню. И Варя нам помогала. Перешептывалась с Пашей, хихикали. Когда привезли еду и самогон, Князьков нас расцеловал. Всем налили по стакану самогона. Раненым по полтора. Подогрели молоко и выпили почти целую флягу вместе с хлебом и маслом.
Спали, кроме экипажа нашего БТ, в шалаше, на сосновых ветках. Но к рассвету все промерзли так, что, не выдержав, стали подниматься. Развели костер, вскипятили во фляге остатки молока, доливали еще. Пили горячее, не чувствуя, как обжигаем до лохмотьев губы и рот. Кто-то попросил у лейтенанта «для сугреву» самогону.
— Нет, ребята. Сухой закон… до вечера, — отозвался Князьков. — Немцы вокруг. Тут с трезвой головой дай бог выбраться.
Он осматривал вместе с Иваном Войтиком и старшиной Шуваевым наших тяжелораненых. Если вчера, со свежими повязками и «обезболенные» самогоном, они заснули более-менее спокойно, то сейчас некоторые расплачивались и за пищу, и за самогон. А самое главное, они нуждались в срочной медицинской помощи. Запомнился один из бойцов. Ему в ноги и живот попали несколько мелких осколков. Сейчас он лежал со вздутым животом, а из дырочек медленно вытекала буроватая жидкость. Наверное, содержимое кишок.
Войтик осторожно протирал спиртом живот, но даже при легком прикосновении красноармеец стонал, а по лицу стекали крупные капли пота. Его снова перевязали, и мы молча переглянулись. Он уже обречен. У другого раненого, одного из танкистов, сильно обгорели ноги. Сапоги мы кое-как сняли, срезали вместе со штанами еще вчера, но сильный жар вплавил куски сгоревших сапог и теплое белье в тело. Танкист был в возрасте, лет за тридцать. Смотреть на его обожженные до колен ноги было жутко. Все спеклось и покрылось коричневой коркой.
Он пытался изо всех сил терпеть, но боль пересиливала. Танкист не то чтобы стонал, а тянул почти неслышное: и… и… и. По движению губ Войтик понял, что он хочет. Обожженному налили стакан самогона. Он выпил спиртное маленькими глотками, как воду. Другой танкист был ранен в лицо и плечо несколькими осколками. Пару штук удалось извлечь. Один осколок, разбив зубы, застрял в гортани. Говорить он не мог, и ему тоже, очень осторожно, влили тонкой струйкой самогон. Рано утром приехал на повозке Иван Никифорович, привез большой чугун вареной с мясом картошки, ковригу хлеба и самосад для курильщиков.
— Как у вас дела?
— Один доходит, — отозвался Князьков. — Двоим срочно врач нужен. Вон сам глянь, Иван Никифорович.
Бригадир осмотрел наших раненых. Покачал головой.
— Господи, какие муки люди принимают.
А я снова подумал, как не похожа настоящая война на кино, даже в мелочах. Там раненые с повязками на голове или груди бодро улыбаются, мужественно терпят боль, готовые встать в строй. Или умирают, стиснув зубы. А здесь мой ровесник, с раздувшимся изрешеченным животом, тянет, как больной котенок, непрерывное «и… и… и», полное уже потусторонней боли. А как будут лечить танкиста с застрявшим в гортани осколком? Он лежал с открытым ртом, весь опухший, и задыхался. Его тоже срочно требовалось оперировать.
Прежде всего бригадир показал Князькову место, куда надо перебраться. Мы находились слишком близко от дороги. Перегнали танк, перенесли раненых через мелкую речушку и остановились в зарослях молодого сосняка. Здесь нам предстояло переждать несколько дней. Князьков сразу выставил посты и приказал рыть землянку. А мы со старшиной Шуваевым сели на его повозку и поехали за акушеркой. Когда уже собирались, Иван Никифорович будто невзначай проговорил:
— Пусть с нами вон тот хлопец до села доедет, — бригадир показал на Пашу. — Он знает, где я живу. Бабы хлеб испекли, принесет вам свежего.
Я понял, Иван Никифорович не против, что его дочь хочет встретиться с Пашей. Князьков согласился. Пашка, весь заулыбавшись, вскочил в повозку. Он, наверное, всю ночь не спал, о Варе думал.
Акушерка Батаева Клавдия Марковна, высокая, широкоплечая женщина, лет тридцати пяти (кобыла! — как окрестил я ее со злости), ехать с нами наотрез отказалась. Выслушав старшину и задав несколько вопросов, коротко проговорила:
— Их к врачу надо.
— А где он, врач? В Дятьково немцы. Может, покажете, где есть ближе?
— У меня две дочки и мать. За эту прогулку германцы всю семью постреляют.
— Помрут мужики без помощи. А вы, Клавдия Марковна, акушерка, почти хирург. Инструментами владеете. Никто не узнает, что вы нам помогли.
— В селе ничего не скроешь. Через день все знать будут, что я раненым красноармейцам помогала.
— Собирайтесь, — коротко сказал старшина, — и сумку свою санитарную не забудьте.
Никуда я не поеду! — женщина смотрела на нас с нескрываемой злостью, а потом накинулась на бригадира. — А ты, Иван, все выслуживаешься. Из бригадиров в председатели метишь! Поздно уже. Немцы тебе другое место присмотрят.
Выпивший с утра бригадир недобро прищурился.
— И где ж мне это место будет?
— Где-нибудь повыше. Они найдут.
— На березовый сук намекаешь? — надвинулся на нее бригадир.
— Цыть! — прервал обоих старшина. — Я командир Красной Армии и тебя, Клавдия, не в кусты тискаться зову. Считай, приказ командования. Пять минут на сборы. Все инструменты, лекарства не забудь. А твоих фрицев я на гусеницы десяток уже намотал и столько же из пулемета перебил. И тебя пристрелю, на отродье твое не гляну.
Дочки, лет двенадцати, конопатые, в одинаковых шерстяных кофточках, заревели в голос. Шуваев оглядел всю семью акушерки и добавил:
— Какое лекарство или инструмент забудешь, пеняй на себя! Шевелись.
К своим ехали, торопясь. По дороге хлебнули самогона. Немцев видно не было. Только иногда пролетали небольшими группами самолеты. Акушерка молчала. Зато никак не мог прийти в себя бригадир. Шуваев хлопнул его по плечу:
— Брось, Ваня. Война сразу показывает, кому какая цена. Языком лишнее ляпнет — вместе с домом спалим.
Я не мог понять злобы этой женщины. Может, она из этих? Врагов народа. И на бригадира обозленная. За что? Причины я узнал позже.
Князьков оборудовал самый настоящий временный лагерь. Танк стоял в капонире, замаскированный ветками. Пушка направлена в прогалину, единственное место, по которому могла пройти какая-либо техника. По периметру были вырыты окопы для стрелков. В чугуне, в котором утром бригадир привозил картошку с мясом, что-то варилось. Костерок был небольшой и почти не дымил. Акушерка оглядела все вокруг странным, непонятным мне взглядом. Читалось в нем вроде того: «Ну-ну, варите, пока немцы вас не нашли».
— Дамочка не очень соглашалась ехать, — доложил Князькову старшина. — Немцев ждет, а тут бойцов Красной Армии лечить заставляют.
— Никого я не жду, — равнодушно отозвалась акушерка. — У меня мужа в августе под Смоленском убили. Чего мне их ждать?
